Циничная реальность, жестокая и непоколебимая. Люди горят заживо, другие – живо на это реагируют, третьи – живут.
Ситуация с кемеровской трагедией двоякая хотя бы потому, что ты чувствуешь себя виноватым и за то, что молчишь, и за то, что соболезнуешь, и за то, что присоединяешься к всеобщей скорби. Я проснулась с чувством вины (ведь проснулась же!), и сейчас это ощущение причастности к массовой смерти людей и виноватости никуда не ушло.
Руки трясутся, на лбу выступает испарина. Сконцентрироваться на чем-то определенном не выходит – мысли за более чем тысячу километров от Тюмени, с теми, кто вышел на митинг в Кемерово, с теми, кто требует у циничных властей правду. Каждую минуту на экране рабочего компьютера выскакивают все новые и новые сообщения: вот вице-губернатор встал на колени, и толпа ему аплодирует, тот же вице-губернатор говорит отцу, потерявшему в страшном пожаре сестру, жену и троих детей, «вы пиаритесь на трагедии». Губернатор Тулеев сообщает президенту, что митинг – дело рук оппозиционеров, и все ждут от Путина объявления национального траура. Объявлен.
А я на работе – иду на пресс-конференцию по туберкулезу. И ненавижу себя за это, и туберкулез ненавижу, который так не в тему. Где-то родители пытаются покончить с собой, чьи дети сгорели в кинозале ТРЦ «Зимняя вишня», а я иду по городу, в котором уже почти весна, и поют птицы, и почему-то радостно от этих песен.
В офисе душно, и я думаю, как это – оказаться в комнате, где совсем нет воздуха и все горит. На глазах наворачиваются слезы – моргаю, отмахиваюсь от негативных мыслей и пишу про чертов туберкулез. А между тем в городах по всей России люди начинают организовывать акции памяти жертв кемеровского пожара, и мы всё гадаем, ну когда же в Тюмени, и вот в Тюмени тоже – у памятника Маме, Ленину и на Цветном бульваре. Рабочий день закончен, трагедии же не будет конца.
В каком чудесном мире мы живем и в каком жестоком. В мире трусливых и тупых чиновников и беззащитных взрослых, чьи дети горят из-за халатности других взрослых – из-за их пофигизма и жадности. И меня все еще трясет, и сна ни в одном глазу, и голос внутри твердит, что такова реальность: мы выживаем от трагедии до трагедии, а потом опять выживаем и умираем (или скорбим).