Смотрю на небо и не могу определить, который час. Кажется, осень расплескала тоскливую серость по всей деревне Полуяновой, и даже мое сердце запачкалось в этих невзрачных красках.
Очередной приступ ностальгии, и вот я с фотоаппаратом несусь по молчаливым улицам. Ни людей, ни собак, ни ветра – все, должно быть, ютятся в тепле.
Последний поворот пройден, и я замираю, парализованная увиденным. От старого клуба не осталось ничего – только пустырь, недосказанность и глубина октябрьской печали. Я пытаюсь что-то объяснить, но слушать меня – некому, и я беззвучно открываю и закрываю рот.
Наверное, что-то внутри меня умерло в этот момент. Может быть, надежда. Может быть, что-то более вечное. Я зачем-то делаю несколько кадров строения, которого уже не существует, и сажусь на поваленное дерево, корявое, страшное и сухое. По сценарию, мысли должны путаться, но на деле они просто исчезают, уходят в никуда – вслед за разочарованием, достигая космической тишины.
***
Стариков Юрий Григорьевич. Его давно нет в живых. Когда-то он работал киномехаником, но с его уходом ушла и эта профессия. Новые технологии и совсем другие интересы молодежи пришли на смену, и вот он результат безразличия современности – пустота на месте сельского клуба и беззвучное «почему?».
Я не успела заметить, как это время превратилось в историю, забрав Юрия Григорьевича в неизвестность и стерев в порошок последние кирпичи.
Он приехал сюда из села Шатрово Курганской области вместе с семьей еще в начале 70-х годов прошлого столетия. Спрос превышал предложение, и зачастую случалось показывать фильмы в трех деревнях одновременно. Обычно в Полуяновой оставалась его дочь Наташа, в Шамшу Юрий отвозил жену Евдокию, а сам открывал клуб в Байгаре.
Он всегда был в центре сельского внимания: его уважали и боялись, готовили провокации и хотели с ним дружить – такова судьба ключевых фигур того или иного периода, того или иного поселения. Киномехаников не хватало, киномеханики несли культуру в народ. Жизнь, полная ярких событий, противоречий и драм.
***
Вспоминаю вечную очередь у клуба – я и сама часто бегала на сеансы, и Юрий Григорьевич всегда пропускал меня просто так, без билета. Мне было неловко, но еще больше было неловко об этом сказать, и я проходила, улыбаясь ему по-детски наивно, занимала место обычно в первом ряду и смотрела на огромный экран. Мелькали черно-белые кадры фильма – сейчас мелькают черно-белые кадры воспоминаний.
С его уходом клуб начал понемногу разваливаться, пока окончательно не превратился в ничто. У здания не стало хозяина, а бесхозность сделала его уязвимым, неустойчивым к атакам времени и помыслов тех, кто живет по соседству. Клуб просто-напросто разобрали.
Действительно, ломать – не строить. Почему-то никто не взял на себя ответственность возродить культурное учреждение, уповая то на бессилие власти, то на тяжелые времена. А сейчас? А сейчас, как и принято, народ сетует на бездельников-подростков, проводящих время то на остановке, то на стадионе – за банкой пива и глупыми разговорами. И, конечно, никто из нас не виноват – клуба-то нет, куда молодежи пойти?
Утвердительно киваю, будто соглашаясь с невидимым собеседником. Внутри – пустота, разбавленная вопросом «а что же делать дальше?»
Я встаю с коряги и иду домой, листаю фотоальбом, надеясь отыскать хотя бы снимок старого клуба, но тщетно – ни одной фотографии, как будто здания не было вовсе. Совпадение? Или время целенаправленно – сантиметр за сантиметром – стирает мою деревню с лица земли?