В начале июня на Урал с концертами приезжал молодой, но давно и хорошо известный публике пианист Андрей Гугнин. Первый концерт Чайковского он сыграл на открытии Регионального концертного зала в Ревде. Второй концерт Петра Ильича музыкант дважды исполнил на сцене Свердловской филармонии. Солист продемонстрировал, что к XVI Международному конкурсу имени Чайковского готов. Сегодня – в день начала прослушиваний – мы публикуем интервью с артистом.
Что происходит, когда конкурсант становится членом жюри? Зачем пианисту читать романы Джоан Роулинг? И правда ли, что имидж решает все? Об этом и многом другом Андрей Гугнин рассказал «Уральскому меридиану».
-Андрей, на сцене Свердловской филармонии Вы играете не первый раз. Публика Екатеринбурга уже слышала и ваши сольные программы, и выступление с Уральским молодежным симфоническим оркестром. Вчера состоялся дебют и с УАФО. Как оцениваете результаты совместной работы?
– Многие мои друзья уже играли с Уральским академическим оркестром. Лукас Генюшас, например, часто приезжает в Екатеринбург на фестиваль «Безумные дни». Поэтому я много хорошего слышал об оркестре и с нетерпением ждал этой встречи. Вчера мы вместе сыграли Второй концерт Чайковского и, по-моему, было здорово! Оркестр и дирижер Алексей Доркин – прекрасные, я очень доволен.
-На открытии Регионального концертного зала в Ревде Вы решили представить более известное сочинение Петра Ильича – Первый концерт для фортепиано с оркестром.
– Да, я специально попросил внести изменения в программу. Дело в том, что оба концерта я надеюсь исполнить в финале конкурса Чайковского, если пройду. Поэтому решил еще раз «обыграть» их на публику.
-Помню, в одном из интервью 2017 года, Вы говорили о завершении «конкурсной карьеры». Что заставило вернуться в ряды претендентов на лауреатство?
– После конкурса в Сиднее (международный конкурс пианистов, где в 2016 году артист взял Первую премию – прим. авт.) я перестал в них участвовать. Прямой необходимости продолжать гонку за премиями не было и, в общем, нет. Конкурсы ведь, главным образом, нужны для того, чтобы стало больше концертов. У меня их, к счастью, сейчас достаточно, и периодически появляются новые интересные проекты – приглашения на фестивали, записи альбомов. Но все-таки я почувствовал, что, если не попробую свои силы еще раз, буду жалеть об этом. Для русского музыканта конкурс имени Чайковского – событие особое. Мы все с детства воспитываемся в каком-то благоговении именно перед этим конкурсом и, как минимум, хотим стать его участниками. Ну, и кроме прочих условий, в регламенте указано возрастное ограничение. В этом году я еще мог подать заявку, а через 4 года уже буду слишком старым для “Чайника”– как между собой его называют музыканты. Так что решил попробовать в последний раз.
-Надеюсь, все сложится наилучшим образом! Тем более, к роли конкурсанта вам не привыкать. Но недавно выступили и в новом для себя качестве – вошли в состав отборочной комиссии конкурса имени Владимира Крайнева. Что в исполнении молодых музыкантов казалось наиболее важным? Чем можно было «зацепить» Андрея Гугнина?
– В первую очередь, я обращал внимание на талант. Можно быть профессионалом и выучить много всего, заниматься круглыми сутками, но это не гарантирует искренности, свежести исполнения. А у детей часто бывает непередаваемое, неповторимое обаяние, непосредственность игры. Вообще, прослушивание – процесс монотонный, особенно, когда нужно оценить игру, скажем, 80 участников. Но вдруг на сцену выходит какой-то ребенок, садится за рояль, и ты перестаешь анализировать, искать недостатки или достоинства, даже прекращаешь что-то записывать. Просто сидишь и наслаждаешься. Наличие таланта становится очевидным после первых же взятых нот, и такие моменты очень вдохновляют. Вообще, для меня опыт работы в жюри был очень важным. Я увидел новое поколение по-настоящему одаренных пианистов, которые любят свое дело.
– То есть, Вы не считаете, что молодые пианисты зациклены исключительно на технике исполнения?
– Техническая оснащённость артистов растет и это естественно. Постепенно накапливаются знания, появляются новые методики обучения и так далее. Если говорить о спортивной составляющей музыки, имея в виду так называемую технику, то все происходит закономерно. В XX веке рекорды и в спорте росли стремительно… В конце концов, мы не можем игнорировать очевидный факт: играя на рояле ты должен переставлять пальцы с одних клавиш на другие, чисто механически. Порой это приходится делать довольно быстро.
– Сидя за столом жюри можно встретить множество вариантов исполнения сочинений. Для одного музыканта интерпретация – нечто инстинктивное. Для другого – наполнение жесткой структуры рациональным содержанием. Какой подход близок Вам?
– Для меня очень важен предварительный этап работы – некий анализ, очень подробное изучение нотного текста. Как бы банально это не звучало, на первых порах я пытаюсь понять, что именно хотел сказать автор. И когда таким образом “построен каркас”, можно позволить себе наполнить его личным содержанием, чем-то своим. Ведь что такое ноты? Значки на бумаге, не более того. Музыка существует только в момент исполнения. И в этот момент важна личность музыканта. Садясь за инструмент нужно быть искренним, хотя… обмануть публику невозможно. Очевидно, что необходимо как-то развивать себя, заниматься совершенно разными вещами: изучать другие виды искусств, читать книги, смотреть кино. Твой жизненный опыт сказывается на игре, это слышно во время исполнения.
– Сейчас что-нибудь читаете?
– Я решил немного подтянуть английский, поэтому читаю рассказы Джеймса Джойса из сборника «Дублинцы» в оригинале. И еще мне нравятся романы Роберта Гэлбрейта (псевдоним писательницы Джоан Роулинг – прим. авт.).
– Знаю, что Вы успели побывать в Екатеринбургском театре оперы и балета. Просмотр спектакля ведь тоже можно рассматривать как некий жизненный опыт…
– Да, мы сходили на балет «Ромео и Джульетта». Я знал, что дирижировать будет Константин Чудовский. И так как недавно мы с ним играли концерт в Московской филармонии, захотелось послушать его и в театре. Постановка Самодурова показалась мне очень красочной, интересной. Хотя, конечно, я не специалист, редко смотрю балеты и фанатом танца совсем не являюсь. По-настоящему меня может увлечь только сочетание интересной хореографии и достойной музыки. Не получается в полной мере насладиться зрелищем, когда танец сопровождается музыкой Минкуса… Кстати, мне доводилось работать с балетными артистами. Марсело Гомес делал несколько современных постановок на музыку этюдов Шопена и пригласил меня поучаствовать. Находясь на сцене, в непосредственной близости к танцовщикам, я почувствовал связь звука и движения. На какое-то время главной становилась музыка и балетные артисты «шли за ней». Затем все менялось, и уже я должен был реагировать на танцевальные па. Это был очень интересный опыт. А просто смотреть постановку и не быть вовлеченным самому – уже сложнее. Так и с музыкой бывает. Есть некоторые сочинения, которые интереснее играть, чем слушать.
-Кстати, о сочинениях. Вам скорее присущ репертуарный универсализм. Это осознанная позиция? Не возникало желания выбрать программу и гастролировать с ней весь сезон, как делает Григорий Соколов?
– Я думаю, пока есть силы учить абсолютно новые вещи, нужно этим пользоваться и расширять репертуар. Важно изучать стили разных эпох. Кроме того, это закаляет характер, заставляет преодолевать себя и учить какую-то музыку, даже если она не «по шерстке». Отсутствие репертуарных границ обогащает тебя как исполнителя и, в конечном счете, хорошо сказывается на любой музыке, которую ты играешь. Конечно, идея исполнять одну программу весь сезон тоже привлекательна. У меня были длительные туры, когда я играл одно и то же сочинение, скажем, 30 раз подряд. И это огромное удовольствие, потому что полностью исчезает дурное волнение, появляется свобода.
-Давайте немного поговорим и о звукозаписи. Раньше звукорежиссеры работали вручную: вырезали «неудавшиеся фрагменты», затем аккуратно склеивали ленту. Процесс был весьма трудоемким. Сейчас же делают множество дублей, после чего произведение собирают чуть ли не по тактам, как конструктор «Лего». Такая музыка остается настоящей, живой?
– Это хороший вопрос. У меня вышло несколько альбомов, и могу подтвердить, что самое сложное – получить конечный результат, приближенный к живому, спонтанному исполнению. Буквально пару недель назад, в Лондоне, я записал большую программу из произведений, посвященных Годовскому (Леопольд Годовский – американский пианист-виртуоз –прим. авт.). Туда вошли сочинения разных композиторов и некоторые пьесы – репертуарные редкости. Они не исполнялись десятки лет и никогда не записывались. Даже отыскать ноты было сложно. Музыка оказалась абсолютно новой для меня, а времени на подготовку было не так много. Играть всю программу от начала до конца не удавалось, мы работали с крупными фрагментами. Я сознательно перестал думать об аккуратности и совершенстве, пытался передать живой музыкальный поток, сохранить «нерв» исполнения, как на концертах. Кажется, удалось освободить себя, играть в свое удовольствие. Обычно запись для меня – это страшная мука, очень утомительное занятие. Но в этот раз я получил невероятный заряд энергии. Почти такой, как во время выступления.
-Насколько знаю, в июле планируется концерт-запись к 90-летнему юбилею Веры Горностаевой…
-Да, мы с Лукасом и Вадиком Холоденко решили выпустить диск-посвящение нашему Учителю – Вере Васильевне. Это будет некий компромиссный вариант: основу запишем на концерте и репетиции, а позже, в случае необходимости, допишем отдельные отрывки сочинений. Такой формат работы мне кажется идеальным. Когда программа готова и есть возможность дважды записать концертное исполнение в одном и том же зале – это отличная альтернатива записи без публики.
– Вы считаете, что запись на концерте – дело хорошее. Но ведь это лишний повод для волнения?
– Раньше меня это сильно нервировало и сказывалось на исполнении. Невольно, в момент игры, начинал задумываться о том, что именно делаю и зажимался. Как в той истории про сороконожку. Опять-таки я пришел к очевидному выводу, что свобода и уверенность в себе крайне важны для музыканта. Отсутствие этих качеств не позволит человеку много выступать и, в конечном счете, погубит карьеру. Например, я четыре года учился у Льва Николаевича Наумова – музыканта изумительного. Очень жаль, что по-настоящему концертирующим пианистом Лев Николаевич так и не стал. А большую часть примеров не могу привести просто потому, что люди ушли из музыкальной среды прежде, чем мы успели о них узнать. И среди моих друзей есть прекрасные, по-настоящему талантливые исполнители, которые практически бросили музыку. Об уходе некоторых я очень жалею. Возможно, они не могли совладать со сценическим волнением. Возможно, у них не было какой-то артистической жилки, амбиций. Вообще-то, находиться на сцене и играть для других людей – довольно странный процесс. Сам до конца не могу понять, что происходит в эти минуты.
-Сейчас, кроме музыкальной составляющей, огромную роль играет имидж исполнителя. Недавно стала свидетелем того, как девушка выбрала музыкальный альбом ничего не зная об артисте. Ей просто понравилась фотография гитариста. Эффективные менеджеры и гиганты развлекательной индустрии применили к классической музыке те же инструменты, что и к музыке популярной. Журналы, посвященный музыке академической, тоже стали выглядеть модно. И вроде бы все хорошо. Но есть подозрение, что сама музыка обесценивается.
– Действительно, прилагаются некие усилия, чтобы привлечь широкие массы. Использовать современные инструменты для популяризации искусства – почему нет? Это тот случай, когда результат оправдывает средства. Тем более, звукозапись – индустрия умирающая. И не важно о какой музыке мы говорим: о классической или популярной. Широко известно, что основной источник дохода для музыкантов – гастрольные туры, а прибыли от продажи записей снижаются. И чтобы выжить, лейблам приходится делать фотосессии, снимать клипы с участием академических исполнителей и так далее.
– Есть слушатели, которые убеждены, что поведение на сцене – тоже часть образа. Кого-то это привлекает, кого-то отпугивает. Ваше поведение во время игры – то, что пытаетесь контролировать?
– Нет, я особо за этим не слежу и не придумываю для себя какой-то специальный имидж.
– То есть, нам не стоит ждать, что во время кульминации эффектно запрокинете голову назад?
– Нет, кажется, это не в моем характере. Но если кто-то на сцене пользуется такими штучками, я не имею ничего против. Это здорово – уметь быть артистичным. Когда у исполнителя получается «держать марку» максимально естественно, почему бы не пользоваться таким умением?
– А ведение страницы в социальных сетях – личная инициатива или выполнение просьбы агентов?
– Это очень важно в современном мире. Музыка для меня – пусть любимая, но работа. А чтобы получать деньги и содержать семью, я должен продвигать свое имя. Потребности заявлять о чем-то во всеуслышание, делиться с малознакомыми людьми мыслями и переживаниями у меня нет. Поэтому на моей странице чаще всего можно увидеть только анонсы концертов, какие-то фото с репетиций, маленькие записи, превью. Мне кажется, для слушателя такой информации вполне достаточно. Мне не хочется писать или говорить о чем-то слишком личном.
О том, что вы сходили на балет Славы Самодурова я узнала как раз на официальной странице в соц. сети. Удалось посмотреть другие достопримечательности города? Какое впечатление произвел Екатеринбург?
– Наконец-то удалось погулять по центру города, и я был приятно удивлен. И с погодой повезло – дни выдались солнечные. Я поразился количеству хороших ресторанов и кафе. Очень люблю кофе и, видимо, уральцы имеют те же пристрастия. Вкуснейший крафтовый кофе можно было купить почти на каждом шагу, это здорово. Рестораны «Паштет» и «Гастроли» – прекрасны! После репетиций и концертов в филармонии ходили в соседний ресторан “Момо” – там тоже очень вкусно. Еще посетил Ельцин-Центр. Больше всего понравились комнаты, где воссоздана обстановка советского времени. А вообще, сложно оценивать город, в котором находишься всего несколько дней. Сказать точно могу лишь одно: в Екатеринбурге жизнь насыщенная, здесь не соскучишься.